ПОЛИГОН. Тридцать не самых худших лет.

     Дорогие друзья, уважаемые ветераны, пользователи и гости нашего сайта! С большим удовлетворением сообщаем, что на наше предложение поделиться с вами своими воспоминаниями о службе и работе на полигоне и жизни в городе нашей молодости Приозерске откликнулся Леонид Анатольевич Белозерский - пожалуй, один из самых, да простит он нас за моветон, «ветеранистых» Ветеранов Балхашского полигона, отдавший службе в дважды орденоносном соединении "В/ч 03080" почти три десятка «не самых худших» лет своей большой и интересной жизни. Посвятивший ему всю, от слова полностью, свою офицерскую карьеру от лейтенанта-инженера, выпускника Артиллерийской радиотехнической академии им. Л.А. Говорова, до полковника, кандидата технических наук, начальника последовательно трёх из четырёх ведущих испытательных управлений полигона. 

     В разделе «Биографии» настоящего сайта вы можете познакомиться с биографией Леонида Анатольевича. Скажем сразу, это не первая его «проба пера» на литературном поприще - вы могли, в том числе на страницах нашего сайта, встретить трогательные стихи из его поэтического сборника под названием «Я изредка пишу стихи...». Думаю, что мы с вами с большим интересом будем ждать продолжения воспоминаний Леонида Анатольевича. В добрый путь!

     "ПЕРВЫЕ  ВПЕЧАТЛЕНИЯ
     После выпуска в сентябре 1958 года и отпуска мы, бывшие слушатели, а теперь уже офицеры, были направлены в распоряжение начальника Государственного научно-исследовательского испытательного полигона №10 Министерства Обороны (командира в/ч 03080). 
     На тот момент у нас, «зелёных» лейтенантов, не было никаких представлений о том, где находится это соединение, куда нас отправили. Почтовый адрес его, как в последующем оказалось, был узбекским – «Ташкент-91», а станция назначения – Сары-Шаган – принадлежала Казахстану. И тем более трудно было представить, какая же служба нас, военных инженерам по радиолокации, ждёт в этих неопределённостях.
     По окончании положенного после выпуска отпуска мы встречались по пути в эти отдалённые края. Началом этого пути был Казанский вокзал столицы, где мы, собираясь стихийно небольшими коллективами, приобретали билеты в заданном направлении. Ехали в течение трёх суток. Потом была пересадка в казахском Петропавловске. И теперь уже – до станции назначения. Ехали с магнитофонной музыкой, шутками, разговорами на отвлечённые темы, скрывая, конечно, подспудную озабоченность и неопределённость будущего. 
     Один такой поезд с группой молодых выпускников-однокашников, в которую входил и я, к концу одного из ноябрьских дней подходил к станции Сары-Шаган. «Сары-Париж» – так называли тогда её многие, в том числе и кассирша на вокзале в Москве, осчастливившая нас билетами и соболезнованием по поводу пункта нашего назначения. 
Но вот не прошло и четырёх суток, как мы в этот пункт и приехали. Вышли из вагона. Ночь. Лишь одна небольшая лампочка освещала станционное строение, называемое, несмотря ни на что, вокзалом станции Сары-Шаган. Разговоры смолкли. Правда тут же в темноте по каким-то приметам обнаружили встречающих нас офицеров. Нас усадили в тёмные ПАЗы, стоявшие в сторонке. Через каких-то 40 минут по ещё неведомым для нас пыльным дорогам (это единственное, что можно было увидеть в слабом свете фар) мы прибыли, как нам сказали, на площадку «4В» или «Полуостров». Так народ называл временное полигонное поселение военных строителей по месту его расположения на полуострове озера Балхаш. Если точнее, то оно, располагаясь у подножия полуострова, «захватило» первым это название, а в дальнейшем на настоящем полуострове был построен поселок городского типа Коктас, через несколько лет ставший городом Приозерск. Тем не менее, это название закрепилось за ним на долгие годы (нет ничего более постоянного, чем временное). Днём оно выглядело с высоты птичьего полёта так, как осталось на фотографии тех лет (рис.1).

                                                      Рис. 1 – Фото Полуострова с вертолёта

     Той ноябрьской ночью автобусы подъехали к большому бараку с единственной лампочкой над крыльцом. Где-то мы такое освещение только что видели? И тут темнота – хоть глаз выколи. Как будто, кроме этого освещённого крыльца, ничего вокруг и не существовало. Это оказалось штабом полигона, как потом выяснилось, расположенным здесь временно. Дежурный по части быстро определил нас на поселение в «Казанский вокзал». Именами московских вокзалов приезжавшие острословы называли невдалеке расположенные длинные бараки с двухъярусными кроватями. Здесь мы и прожили пару дней, ожидая своего назначения. Толкались в штабе, интересуясь, когда же нас определят на конкретные места службы. Бродили по Полуострову, озадачиваясь мрачной картиной быта.
     Но вскоре, в связи с необходимостью предстоящего размещения в этих же «вокзалах» участников намечавшейся в ближайшие дни партийной конференции полигона, нас перевели в режим ожидания собеседования в только что сданную, но пока ещё пустую, казарму для солдат на 14-й площадке, удалённой на 14-15 км от штаба полигона. 
     Погода стояла солнечная, хотя и достаточно холодная. Рядом шелестел и плескался Балхаш, куда по утрам мы бегали умываться, разбивая корочку тонкого прибрежного льда и зачерпывая ладонями воду. Никто нас не беспокоил, как будто бы все о нас забыли. Днём кто спал, кто бродил по берегу, кто играл в преферанс. А утром... всё повторялось.     Неопределённость будущего и неустроенность быта всё-таки угнетали. Я, не выдержав такого состояния, в один из этих дней сходил пешком в штаб на Полуостров: «Ожидайте – вас вызовут!» - последовал ответ на мой вопрос.

     Дней через пять (очевидно, после окончания конференции) нас действительно вызвали из нашего временного пристанища. Лично начальник полигона генерал Дорохов Степан Дмитриевич собрал нас, то есть группу офицеров, назначенных в его распоряжение. Это уже были не только мои однокашники, но и незнакомые нам пока ещё молодые офицеры из многих других училищ и академий большой страны, а, кроме того, среди них были некоторые и не совсем молодые, по нашим тогдашним меркам. 
     Подтянутый генерал Дорохов, как мы тогда его восприняли, рассказал о наших общих задачах и суровых пока условиях жизни. Одним из первых открытий для нас оказалось то, что полигон, равный по отчужденной территории двум таким государствам, как Бельгия, появился в тех забытых и обиженных природой необозримых казахских просторах всего два года назад. А комплектоваться он начал только год назад. То есть мы были слегка не первыми, но и очень даже не последними. Генерал показал нам картинно оформленный проект будущего города, куда можно будет привезти жён и детей тем, кто ими успел или планирует обзавестись. «Скажите, сколько нам здесь служить?»  – спросил  один из нас. «Вы что, на каторгу приехали? – спросил он в свою очередь и ответил то ли в шутку, то ли всерьёз: « Бессрочно!». 
     После этого нас вызывали поодиночке, беседовали, для проформы у некоторых спрашивали их желание, что запомнилось по ответу моего однокашника Кашинцева, который на этот вопрос ответил: «Я специалист широкого профиля. Куда пошлёте, там и буду служить и работать».
     Мне лично повезло, так как предложили работу в загадочном при этом «Отделе Анализа». Что там анализируют и зачем, ничего не говорили, но отбирали только тех, кто окончил военные ВУЗы с «золотой медалью» или «с отличием», а я именно к таким и относился. 
     В результате для нас возникло много хлопот: для одних – с поиском попутного транспорта, чтобы уехать к месту назначения, удалённого достаточно далеко от штаба. Для других, оставшихся в центре полигона, нужно было определиться с жильём. 
     Мы, оставшиеся, по разговорам с аборигенами и по результатам пеших обследований этого временного, как нам говорили, «городка», начинали понимать, что собой представляет Полуостров. Практически рядом были столовые, баня, два магазина, медицинская часть, штаб полигона и штаб военных строителей, которые этот полигон строили, а также деревянный клуб «Строитель» и коттеджи для проживания командования полигона и ответственных представителей промышленности, о значимости которых мы узнали несколько позже.
     Меня, как и всех, кого назначили испытателями в отдел анализа Управления главного инженера, направили на поселение в гостиницу. Так называли на Полуострове щиторазборные домики-бараки общежитий с массой больших бытовых трудностей. Комнатка на две койки и окно. Длинный коридор, из которого ряд дверей открывал такие же спальные помещения. Рядом с каждым входом располагалась топка индивидуального отопления. Вступала в свои права зима. Вечером протопишь печку – тепло, но к утру так вымораживало, что приходилось одеваться и накрываться дополнительно шинелями, чтобы доспать до подъёма (не растапливать же печь заново среди ночи).
     Столовые помещались в таких же по размерам щиторазборных домишках невдалеке от нашей ночёвки, но имели оборудованные залы со столиками на четверых, ну и естественно кухню. Работали официантки. Разносолов не предлагали, выбора блюд тоже. Завтрак, обед и ужин были комплексными и весьма стандартными.
     На завтрак, продрогнув под утро, мы вскакивали и бежали, пока не поздно, в столовую (а там было тепло). Но вот, приезжая с работы на обед, приходилось ждать открытия столовой и штурмовать вход с толпой, состоящей из военных и представителей промышленности, чтобы попасть, как говорили, «на первый черпак».
     Примерно через месяц «белую кость» полигона, т.е. работников отдела анализа, все-таки перевели в другую гостиницу, рядом расположенную и также внешне выглядевшую. Однако, там уже была общая котельная со всеми последствиями, облегчающими нашу жизнь вне работы.
     Недалеко от нашего места жительства был продовольственный магазинчик, где можно было купить всё, что нужно, чтобы вечером согреть чаю и дополнительно подкрепиться.  
     Наиболее специфической была баня, размещавшаяся без всяких фантазий в таком же щиторазборном домике-бараке. Она представляла собой общий помывочный зал со скамейками, оцинкованными тазами и с «горячей» водой в общем кране, которая чаще всего была лишь тёплой (может быть, это только нам так доставалось). Зато радиатор отопления  банного помещения был... ну, очень горячий. Поэтому для того, чтобы помыться, использовалось народное изобретение, называемое «пропустить воду сквозь батарейку». Для этого использовалось два таза. Один ставили под радиатор, а во второй наливали воду из крана и проливали через этот радиатор так, чтобы она попадала в первый таз. Такую процедуру приходилось проводить несколько раз и как можно быстрее, ведь и другим хочется. Зато потом можно было помыться и даже кое-чего постирать. И так каждую неделю в четверг, потому что это был «мужской день». А для немногочисленных тогда женщин банным днём была пятница.  
     Временный кинотеатр располагался в таком же щиторазборном бараке со всеми необходимыми внутренними преобразованиями. Зал вмешал небольшое количество зрителей. Касса открывалась вечером незадолго до сеанса. К моменту нашего прибытия с работы, как правило, уже стояла очередь и когда мы подходили уже к кассе, билеты часто уже кончались. И так несколько раз за неделю. Лишь иногда везло. В одной из таких очередей мне надолго запомнилась грустная фраза, произнесённая одним из желающих приобрести билет: «Живут же где-то люди: захотел – кружку пива выпил, захотел – в кино сходил!». О пиве речь шла в связи с тем, что на полигоне в эти годы существовал "сухой закон" со всеми вытекающими (точнее, не вытекающими) из этого последствиями.
     Достоинством нашего жизнеустройства, которое по случаю зимы с морозами до 40 градусов (и более!) еще не воспринималось, была близость озера Балхаш. В зиму нашего приезда оно стало (замёрзло) уникально – в тихую погоду. Поэтому на сотни километров простирался абсолютно идеальный каток. Мы жалели, что приехали без коньков. Во все последующие зимы нашей полигонной жизни такое природное явление не повторилось.
     Летом во всем их величии появлялись новые трудности. Жара… до тех же 40 (и более!), но с плюсом. По её причине обеденный перерыв в работе устанавливался на 4 часа. Сначала в столовой, которую приходилось штурмовать, чтобы попасть на «первый черпак». При этом толпа на её входе до открытия была довольно приличной и, если не успел в первые ряды, потерял много времени от предстоящего отдыха. Затем отдых - отдыхали после обеда в своём бараке, открыв все двери для сквозняков.
     В один из таких перерывов, пользуясь «днём открытых дверей», в коридор вошёл... настоящий козёл, до сих пор непонятно откуда взявшийся. Он прошёл по коридору до последней комнатушки, где жили Виля Фельдман и  Бениамин Шлёмович Шмулевский.  Бениамин Шлёмович, как мы его официально называли, был старше нас и проявлял себя часто как загадочный человек. Во-первых, он еженедельно отправлял посылку в Ленинград и одновременно получал посылку оттуда. Как потом выяснилось, он отправлял грязное белье в стирку и получал обратно постиранное. Ходили слухи, что жена его была чуть ли не главным архитектором города и приезжать сюда, где не было нужного разнообразия для работы гражданских лиц,  естественно не собиралась.
     Упомянутый козёл вошёл в комнату этих коллег и по каким-то причинам решил облизать лицо Бени. От такой ласки тот проснулся и... увидел перед собой козлиную морду с бородой, да еще с рогами! Что он мог подумать? Моментальной реакцией на это у вечно спокойного Бени был резкий крик на весь наш барак-гостиницу. Нет, не «мама» закричал он, а почему-то: «Фельдман»!!! Фамилия его соседа по комнате.
     Отдушиной в летнее время был для нас, конечно же, Балхаш. К нему мы ходили после работы, плавали, лежали на берегу в истоме. Кстати, сюда приходил и Бениамин Шлёмович. Он обычно не раздевался - закатывал брюки, входил по щиколотку в воду и долго стоял в раздумье. Потом выходил, вытирал ноги полотенцем и уходил. На этом его купанье заканчивалось.
 
               ***
     А в это время, примерно в километре от Полуострова, скрытый в облаках пыли, на наших глазах рос город на берегу Балхаша со всеми его атрибутами: 36-ти и 24-квартиными домами, водозабором, котельными, детскими садами, школами, магазинами, кинотеатрами, гостиницами, домом офицеров, госпиталем и пр. И уже на окраине строящегося города в небольших 8-квартирных домах получили жилье первые испытатели, более старшие по возрасту, прибывшие раньше нас и с семьями.
     Здесь в городе, который получил сначала статус поселка городского типа Коктас и которому ещё предстояло стать городом и получить своё название, мне предстояло прожить, как потом выяснилось, без малого три десятилетия, жениться, «родить» сына, пережить годы его учёбы до окончания школы, посадить массу деревьев и принять участие в том большом деле, на которое мы были нацелены.

               ***
     На этом фоне приходилось вживаться в особенности территории нашего полигонного обитания. Пыльные дороги бескрайней пустынной степи Бетпак-Дала были разъезжены колёсами машин вдоль и поперек. Они проходили мимо белых от соли и ровных как футбольные поля солончаков-такыров, вились среди редких островков низкорослых саксаулов и зарослей баялыча, пробивались через рукотворные, выполненные солдатами-строителями коридоры в выступах старых казахских гор. Изредка эти, с позволения сказать, дороги пересекали вековые пути отгонного скотоводства, по которым многочисленные овечьи отары двигались за вырастающей травой по весне на север, а с осенью – на юг. Потоки машин не прекращались ни в летний зной, ни в 40-градусный мороз пустыни с её тремястами солнечными днями в году. Иногда трудно было понять, как среди многочисленных и расходящихся в разные стороны дорог водители находили нужные направления.  Бетонка на старт ещё строилась, а рядом с ней стояли клубы пыли от машин, объезжающих место её прокладки. 
     Чтобы добраться до назначенного объекта, приходилось «ловить» автоколонны в местах загрузки или при подготовки к ней в автопарке полигона, договариваться, ждать, а потом созерцать из окна кабины грузовика голодную степь во всем её природном величие. Дорога на удалённые объекты занимала, как правило, до 6 - 8 и более часов. 
     Зимой вокруг простирались бесконечные слегка заснеженные просторы. Ночью можно было по светящимся глазам на миг увидеть перебегающего дорогу волка или местной лисы – корсака. С весной до конца апреля-начала мая на всём многокилометровом пути за окном грузовика, когда пыль кратковременно рассеивалась, глаз ласкала бесконечное море уникальных тюльпанов Грейга, занесенных в Красную Книгу. Иногда можно было взглядом сопровождать убегающую дрофу, голова которой как перископ долго мелькала над редкой степной растительностью, представляемой местами баялычем, биюргуном, кустарниковой солянкой, белой или чёрной полынью. 
     Уже со второй половины мая Бетпак-Дала как бы засыпала. Если остановить машину и выключить двигатель, то можно было услышать, а скорее почувствовать, как звенит тишина. И это не образное, а реальное впечатление! Пустынные пространства к концу весны покрывались большими высохшими листьями казахского ревеня, принимаемыми за ржавые листы плотно лежащего на земле железа. Мы только много позже поняли, как вкусен зеленый борщ из этих листьев вместо щавеля, пока они были ещё зелены. 
     Осенью, в начале ноября, можно было наблюдать необычную картину, когда окружающая слегка холмистая местность, насколько хватало глаз, находилась в движении покрывающего её «ковра» - это были многотысячные стада сайгаков, перемещавшиеся за подножным кормом на юг к Джунгарским Воротам.  Ночью в этих местах возникала  другая картина. Бывало выезжая на очередную сопку и вдруг обнаруживаешь вдалеке «настоящий» город со светящимися в его домах окнами. И это ещё за сотню километров до настоящего жилья! Такое впечатление производили бесчисленные стада сайгаков, передвигавшиеся, как оказалось, не только днём, но и ночью. В местах перехода через наезженные дороги, услышав звук приближающего автомобиля, они останавливались и замирали на какое-то время, повернув головы в нашу сторону. Их глаза, отражающие свет фар, и вызывали описанный мираж. 
     Природные впечатления осложняла постоянная, и зимой и летом, лессовая пыль, стоявшая сплошной пеленой над разъезженными дорогами. Ей сопутствовала высокая температура и нередкие пыльные бури, а зимой – звенящие морозы при безоблачном днём и ночью небе. Дожди были большой редкостью. Их то и заменяли пыльные бури, называемые в то время «казахским дождём». Редкие жители этих бескрайних пустынных просторов – аборигены-казахи – поговаривали: «Не был солдат – не был дождь. Солдат пришёл и дождь пошёл».
     Все эти природно-бытовые трудности для нас, в основном выходцев из средней полосы, были серьёзным испытанием на выносливость. Особенно трудно приходилось зимой. В некоторых случаях машины, на которых ехали, ломались и приходилось в полной мере почувствовать казахский мороз, к которому мы не были привычны. Иногда это было на грани трагедии. Мои коллеги как-то были на грани замерзания в степи из-за поломки транспорта, но, к счастью, наткнулись на необслуживаемый пункт какой-то связи, где и спаслись. Мне также как то пришлось пережить морозную ночь в этом открытом со всех сторон пространстве, когда у машины, в кабине которой я ехал, отказал бензонасос. Ехали «колонной» в две машины. «Наша» была замыкающей и идущая впереди машина взяла нас «на буксир». Но в процессе движения каким-то немыслимым образом (очевидно, в момент, когда буксирующая машина притормозила, а наша не успела отреагировать) буксировочный трос намотался ей на полуось так, что плотно связал эти две машины. Двигаться дальше было невозможно. Пришлось ночью на морозе около 40 градусов под машиной, меняясь с водителями, в течение четырёх часов перебивать молотком (пожильно) этот толстенный трос. Еле удалось. А к этому моменту у ведущей машины «не захотел» заводиться двигатель, который был заглушен ради экономии горючего. Когда работали под машиной, то мороз не так чувствовался, а тут уж замёрзли до предела. Но и здесь повезло: удалось все-таки завести двигатель и уехать на ней, бросив отказавшую «нашу» машину на дороге..."

Продолжение следует.